Я просила людей, исподволь возвращавшихся в усадьбу, рассказать, почему они возвращаются. Более двух лет они неспешно составляли пунктуацию моей жизни, изредка одаривая общением, и вскоре — исказили меня.
Мой первоначальный вопрос как бы лишился разом всего простора. В самом своём безобидном свете стал ничтожной амбицией, подмигивающей мне с мрачной окраины.
Оставалось ждать, по привычке, что этот злосчастный период скоро закончится, и всё «уладится». Строптивость очередного голоса, говорящего «не о том», избочно обступающая элементарный вопрос, не давала мне унести прочь свои стопы, покрывая своею тонко-ложною мантией опять и опять.
И в то же время я имела сердце, прыгающим от радости от этих повестей. И сейчас могу утверждать, что повесть — это, что другой выронил, сперва не желая отдавать по добру. Надтреснутая от падения в непубличный рассказ, она — загогулина жизни, прилипающая и ищущая другую жизнь, зажмуренную, хилей себя, чтобы в ней расставить узоры, согласно своему хотению. Оставаясь и в скорби, и на высотах, и в мураве проницательным жизнемером.
Порой голоса «говорили» усадьбу, внушая страх, что «сговорят» ее без остатка. Но это было напрасное опасение, здесь не было дна.
[Однако, эти подмосковные рассказы недурно подпружинивали над бездной. Как подошва над лицом, переполненным думами... Как лапа, прихотливо отзывающаяся на волю каждого говорения и утаивания, у которой ютится моя неоконченная проба]
«Ночь рассудка» было черновым названием этих записок, и одновременно это ответ, полученный в усадьбе автоматическим письмом. «Я ночь рассудка» было ответом на вопрос руине, который излишне было задавать: «Зачем ты существуешь»? Переписка выглядела претенциозной, но что я могла поделать? Глубокие размашистые буквы уж метались по красному песку в пустой разрушенной анфиладе.
А. Сухарева
Москва, 2014 — 2016.
P.S.
Вероятно, у меня было два основных довода для публикации этих записей. Первый находится на поверхности — и это то, что я оказалась ими захвачена. Второй, менее очевидный, но непосредственно связанный с первым доводом, берет начало в происшествии, случившемся во время одного из рассказов. Отвлекшись на мгновение от истории собеседника, я застыла: передо мной оставалась фигура.
Больше всего она походила на горизонтально-ориентированный полый биконус с одной точкой пересечения, а также с возможностью «входа внутрь» формы, с дальнейшим её преобразованием в трапецоэдр (иначе: в бипирамиду с общим основанием), чья ось развернута была уже вертикально. Наиболее увлекательным в этой динамике был факт раскрытия и даже «вспышки», невероятного «возгорания» объема бипирамиды из единственной точки между конусами, местами в своей колебательной неопределенности напоминающей взволнованное дыхание. Прерывистое, это дыхание никак не прекращалось.
Что же касается самой фигуры, то... ни понятие последовательности, ни какая-либо удостоверенная позиция наблюдения по отношению к ней, ни размер, ни цвет, ни даже свето-теневые отношения в действительности к ней не применимы. Нет в ней также совершенно никакого эстетического обязательства, никакого побуждения или команды для препровождения её ни в рисунок, ни даже ...в текст. Ни во что. Будучи, по правде, лишенной качеств, она, возможно, даже не являлась фигурой. И это нечто, так внезапно разлучившее нас в середине истории, и по сей день ничего толком не значит ни для рассказчика, ни для меня. Да только с тех пор мы больше не смогли общаться как прежде. И вскоре — навсегда позабыли имена друг друга.
Спасибо Наталье, Леше, Ивану Клину, Айрин, Надежде Николаевне, Алексею, Илье, Елене, Алёне и Еве, S., Paradis, Ольге, Антону, и многим другим.